20 апреля в Минске торжественно открылся Второй международный фестиваль «Владимир Спиваков приглашает». В этот день публика была очарована оперным гала-концертом с участием лучших солистов-вокалистов Европы и СНГ в сопровождении Национального филармонического оркестра России под руководством дирижера народного артиста СССР Владимира Спивакова. Фестиваль продлится до 28 апреля, причем его концерты проходят в эти дни не только в Минске, но и в Гомеле, Могилеве, Несвиже.
С великим маэстро мне довелось общаться несколько раз и каждый раз он поражал меня своей доброжелательностью. Когда я сказал, что очень трудно попасть на его выступление, потому что нет мест, он посадил меня прямо на сцене возле оркестра, написав на программке телефон своего администратора. В следующий раз он подписал мне на память свой портрет.
— Владимир Теодорович, в детстве вы немало времени посвятили живописи. А никогда не сожалели о том, что выбрали судьбу музыканта, а не художника?
— Последний раз я брался за кисть и стоял у мольберта много десятилетий назад. Мне было лет двадцать. С тех пор — ни разу. Времени нет! Но страсть к живописи до сих пор меня влечет и гложет. Отчасти она реализовалась в коллекционировании. Но сейчас, к сожалению, мое коллекционирование практически закончилось — цены на картины выросли до астрономических значений, так что нормальному человеку к ним просто не подступиться. У меня же нет собственного золотого прииска.
— Быть музыкантом для вас — это призвание или выбор?
— Призвание. Хотя меня к нему очень сильно подталкивали: сначала родители, потом мой преподаватель Юрий Исаевич Янкелевич. Он очень нервничал при мысли, что я могу оставить занятия музыкой, оттого что у меня было много других разных интересов. Ведь я серьезно занимался живописью. А руководитель БДТ Георгий Александрович Товстоногов находил у меня задатки театрального режиссера и актера. А еще был бокс, благодаря которому я до сих пор сохранил спортивную форму.
— Вы увлекались живописью, музыкой, театром… Зачем вам еще бокс был нужен?
— Толчком к этому послужило желание постоять за себя: когда мы учились в ленинградской школе-десятилетке, нас, еврейских мальчишек, постоянно лупила компания хулиганов, собиравшаяся обычно на углу возле школы. Скрипки разбивались в щепки. Естественно, в один прекрасный день мне это надоело. И я сказал себе: «Нет, так не пойдет!» И стал заниматься боксом. Через три месяца, когда мы снова лицом к лицу столкнулись с вражеской компанией, я аккуратно положил свою скрипочку на землю и первый раз в жизни ответил, наконец, так, как следовало.
Мне было лет шестнадцать, и до девятнадцати я дрался на ринге. Вначале в Ленинграде, затем в Москве, в Лужниках.
— Вы же музыкант, пальцы не боялись повредить? 
— Кисти рук бинтуют, за исключением двух пальцев, больших, их просто не рекомендуется отставлять. Позже о моих занятиях боксом узнали мама и мой учитель профессор Юрий Янкелевич. Он, естественно, этого не одобрил, особенно после того, как я несколько раз приходил в класс с подбитым глазом. Из-за чего в музыкальной школе подозревали, кстати, что я крепко выпиваю по ночам!
— Бокс пригодился в жизни?
— В жизни это пригодилось, и не раз. Например, как-то в Париже после концерта с оркестром Петербургской филармонии мы вместе с дирижером Юрием Темиркановым отправились в гости к Ростроповичу. Как раз была православная Пасха. Засиделись допоздна, Юра уехал к себе в гостиницу, а Слава в одном жилете пошел нас с женой провожать. Мы жили в гостинице «Рафаэль» в самом центре Парижа. Не дойдя до нашей гостиницы, Слава сказал: «Старики, мне холодно, боюсь простудиться». Мы попрощались, он ушел, и вдруг мы с женой оказались в окружении «троицы» — негра и двух арабов. Прозвучало банальное: «Жизнь или кошелек!» Тут же началась драка, я упал, били ногами, но все же я поднялся и обнаружил, что не зря занимался боксом: приемы, реакция остались. Сопротивление было очень достойное, а когда один бандит пропустил сильный удар, они поняли, что со мной им не справиться, и убежали. Мы добрели до гостиницы, там я умылся, и после, кажется, восьмой сигареты жена сказала: «Я тобой горжусь.»
— Помню, газеты писали, что вы также дали отпор хулиганам в самолете. Это правда?
— Да. Мы тогда с оркестром перелетали из Буэнос-Айреса в Рио-де-Жанейро, самолет еще не взлетел. Я обратил внимание на женщину, сидевшую впереди меня и кормившую грудного ребенка. И тут в салон ввалилась подгулявшая компания французов, один из которых тут же принялся сгонять в чрезвычайно грубой форме с законного места мирно сидевшего в кресле пассажира. При этом он еще все время валился на женщину с ребенком. А когда я вижу детей в опасности, у меня все внутри переворачивается. Дальше последовательность действий была такой: сначала я швырнул в хулигана букет цветов, который держал в руках, и потребовал немедленно угомониться. Аргумент не подействовал. Пришлось как следует ему врезать, а надо заметить, что малый он был здоровенный, и когда начал подниматься во весь рост, глядя на меня бычьими глазами, я отчетливо понял: если даст сдачи — мне несдобровать. Выхода не было: врезал ему еще раз. Когда же противник предпринял попытку ответить, мои совершенно обалдевшие музыканты, увидев шефа в таком положении, схватили француза сзади и буквально повисли на нем. Вылет задержали, прибыла полиция, пять человек с трудом вывели упирающегося детину. Когда же мы наконец с сорокаминутным опозданием приземлились в Рио-де-Жанейро, нас там уже встречала толпа журналистов: оказывается, туда дошел слух, что кто-то хотел угнать самолет.
— Многие считают вас баловнем судьбы…
— Каждый человек время от времени смотрит на себя со стороны. Я тоже это иногда делаю. Однажды наткнулся на эссе Василия Кандинского. Там говорится, что нас окружают холмы, покрытые цветами и травой. И пролегают между ними тропинки, по которым идет человек в темной одежде до пят. На веревке у него висит барабан, он в него бьет. Иногда человек бежит, а то вдруг останавливается, но продолжает бить в барабан, и тогда он напоминает зайчика, которого мы все так любим. Иногда от изнеможения падает и остается недвижим, а потом опять вскакивает и снова бьет в барабан: раз-два, раз-два! Это взгляд художника, взгляд сверху. И я часто себе напоминал человека, идущего по холмам. А холмы — это жизнь, в которой не только успехи, но и неудачи.
— Вы очень много гастролируете. Откуда берутся силы?
— Иногда стоишь на сцене после 14-часового перелета и думаешь, что ты — в центре картины Айвазовского «Девятый вал». Но я всегда стараюсь следовать известному принципу: если не можешь изменить обстоятельства, измени свое отношение к ним. Пока мне это удается. Что касается вашего вопроса, то я живу энергией публики.
— И все же, как в этом бешеном ритме жизни вы расслабляетесь?
— Цитирую анекдот: а я и не напрягаюсь. Но если серьезно, когда у меня совсем скверно на душе, я играю Баха. Или беру любимые книжки — Генри Миллера, Милоша Кундеры, Томаса Манна, Ромена Гари или Мераба Мамардашвили. Могу выпить рюмку водки или текилу, но, вообще, алкоголь — не мой кайф.
— Вам одинаково приятно, когда вас благодарят именитые люди и обычные слушатели?
— Мне дорого внимание всех моих слушателей. Приведу два примера, которые мне очень запомнились. В Ленинграде оркестр исполнял «Реквием» Ахматовой, и после концерта ко мне подошел ее сын — философ Лев Гумилев. Он сказал: «Володя, я получил от вашего концерта колоссальное наслаждение. Так замечательно, что вы использовали музыку Шостаковича и Баха, композиторов, которых мама больше всех любила». Знаете, когда человек произносит слово «мама» и ты представляешь Ахматову… слова найти невозможно!
Второй случай произошел, когда мы остановились на пристани маленького волжского городка, я пошел в местный музей посмотреть картины. На обратном пути проходил вдоль лотков с рыбой, фруктами… И одна женщина обратилась ко мне: «Владимир, возьмите моих слив». Я спросил: «Сколько стоят ваши сливы?» А она в ответ: «Возьмите просто так». А вслед за ней и другие продавцы: «Возьмите мои яблоки, мою воблу…» Мне некуда было все это брать, так они мне дали деревянный поднос и сказали: «Это для нас — память». Такое внимание дорогого стоит. Удивительное, ни с чем не сравнимое общение человеческих душ!
— Что для вас значит любовь?
— Как бы я ни ответил, это будет всего лишь маленький кристалл большой Истины. Еще Достоевский писал, что все в ответе за всех, имея в виду любовные отношения между людьми. Я именно за такую любовь.
— А что такое талант?
— Талант — это твой крест на всю жизнь. Он часто вызывает протест у окружающих. Он требует бесконечного жертвоприношения. А более всего он любит лакомиться каторжным трудом, без которого просто умирает. Все остальные испытания, я убежден, ему под силу.
— Слава — это приятно или обременительно?
— С одной стороны — приятно. Твое имя известно, с его помощью можно многого добиться. Принести пользу людям. С другой — это довольно тяжелый труд. Например, после концерта, когда ноги подкашиваются от усталости, приходится часами стоять, подписывая программки, выслушивая просьбы, отвечая на поздравления. Но бывают и курьезы. Как-то раз я летел в Грецию эконом-классом, и минут через двадцать после взлета, когда уже подружился со всем салоном, всем раздал автографы, причем расписываться приходилось и на авиабилетах, и на паспортах, появился командир корабля и перевел меня в первый класс. Было очень неловко.
— Это правда, что вы не расстаетесь со своей скрипкой работы Страдивари?
— Да. В ней есть какая-то мистика. Сейчас наука может провести диагностику любого инструмента. Но создать что-то подобное не могут до сих пор. Потому что скрипка — это продукт не только технических соединений, это продукт Духа. Она для меня живое существо. Поэтому с ней все время надо общаться, она не прощает бездельников. До меня на скрипке Страдивари лет пятьдесят никто не играл, поэтому мне было тяжело ее «приручить». Она звучала не так, как надо, не была созвучна мне. А звук ведь не только в скрипке, он еще и в душе человеческой.
— Делая доброе дело, вы ждете благодарности?
— Нет. Если Иисус Христос спас десять человек от лепры и только один сказал спасибо, то что уж мне искать благодарности!
— Вы о чем-нибудь сожалеете?
— Жизнь укорачивается. И то, что оркестру 25 лет, не так уж и радостно. Понимаешь, что когда-то придется расставаться с любимым делом. Даже у таких титанов, как Лев Толстой, подобная мысль вызывала слезы, что уж говорить о нас, простых смертных!..

Справка «7 дней»

Владимир Спиваков родился 12 сентября 1944 года в городке Черниковск (ныне это черта города Уфы). Окончил Московскую консерваторию по классу скрипки. Художественный руководитель и главный дирижер Национального филармонического оркестра России и Государственного камерного оркестра «Виртуозы Москвы». Спиваков — лауреат Государственной премии СССР, премии Ленинского комсомола, премии Всеевропейской Мюнхенской академии «За выдающиеся достижения в области музыкального искусства», почетный профессор МГУ.