Монографическая программа из популярных опусов зальцбургского гения прозвучала в столичном КЗЧ.

Главный филармонический зал страны – Концертный зал имени Чайковского – несмотря на жесткие пандемийно-карантинные ограничения и неудобства продолжает свою деятельность. Благородную, гуманистическую, возвышенную, просветительскую – какую угодно позитивную, любых эпитетов будет мало – сколько душ за свою 80-летнюю историю уврачевал этот храм музыки! Трудно посчитать.

Вечер 4 октября точно можно отнести к таковым – врачующим души. Несмотря на какие-то критические заметки, которые воспоследуют чуть ниже, несомненно, что общий посыл вечера – по-хорошему благостный, умиротворяющий. Это именно те эмоции, что нужны людям в столь непонятное и неспокойное время.

В КЗЧ выступил прославленный оркестр «Виртуозы Москвы», представивший большую моцартовскую программу. Ее инициатором выступил молодой маэстро Валентин Урюпин – яркий дирижер российского музыкального пленера, кларнетист по первой специальности, многолетний ассистент Теодора Курентзиса в Перми, а сегодня – руководитель филармонического оркестра в южной столице России, в Ростове-на-Дону.

Ожидаемо, что Моцарта он предложил необычного: штудии Курентзиса даром пройти не могли. В первом отделении это был 27-й фортепианный концерт – трехчастная, практически бесконфликтная пастораль, в которой изящный, порхающий звук пианиста Юрия Фаворина был исключительно уместен. Это был тонкий и одухотворенный разговор о красоте и вечности – понятиях одновременно столь, казалось бы, полярных, несовместимых, и при этом – близких, сопрягающихся.

Галантный диалог рояля и оркестра, полный нежнейших мелодических линий и искрометных, словно брызги шампанского, блестящих пассажей, не выродился лишь в умиление красивостью – при всей элегичности, имманентной плавности и неоспоримом свете, была в нем и глубина, и философия, и даже подспудный, едва угадываемый трагизм.

Второе отделение – бессмертный Реквием. Версия Франца Байера, которую взял дирижер, несомненно, освежила впечатления публики от этого запетого-заигранного сочинения, одновременно немало удивив. Например, темпами, которые оказались чрезвычайно подвижными – каким-то частям мессы это пошло на пользу, добавив трагических красок и внутренней динамики. А каким-то, напротив, – во вред, усилив слащавость и придав оттенок поверхностности, если не легкомыслия. Таковой определенно оказалась, например, хитовая «Лакримоза», вальсирование в которой воспринималось весьма анекдотично.

Или же камерным составом участников. Особенно это было заметно по хору – вместо первоначально планировавшейся «Интрады», коллектива, специализирующегося на музыке барокко и классицизма, но запертого ныне на карантин, пригласили «Мастеров хорового пения» Льва Конторовича, но в сильно урезанном составе: всего двадцать хористов в настоящий хор в таком сочинении, предполагающем монументальный монолитный звук, слиться никак не смогли – весь концерт звучал ансамбль солистов, пусть и умелых, но, увы, замену адекватной едва ли назовешь. Чем это было продиктовано – концепцией или требованием «карательных» властных органов карантинно-пандемийной реальности – сказать однозначно трудно.

Камерность проявилась и в звучании оркестра и солистов-вокалистов – тише, тише, и еще тише: похоже, это был главный девиз дирижера. Местами это трогало, добавляло проникновенности, местами – слушалось претенциозно и не убедительно. Матовость акустического контекста пыталась обмануть слушателя – будто сидит он в неком камерном пространстве, а музыка доверительно повествует о чем-то возвышенном персонально для него.

Беда только в том, что ни масштабы зала, ни характер самого Реквиема, который, при наличии лирических, весьма прозрачных и тонких фрагментов, в целом опус – отнюдь не камерный, не соответствовали этой, на первый взгляд, столь привлекательной задумке.

Квартет солистов в целом порадовал, хотя и не сразу. Как известно, первой в Реквиеме поет сопрано – короткое проведение еще в первой части: но там это вплетено в общехоровой контекст и по-настоящему не сакцентировано. Истинная экспозиция голосов получается в третьем номере «Туба мирум», где поочередно высказывается каждый.

И поначалу она не впечатлила – для баса Владимира Байкова партия показалась низковатой, тенор Антон Росицкий звучал характерно и с надрывом, меццо Дарье Телятниковой не хватало ровности в звуковедении, а сопрано Надежда Павлова пела бледным, хотя и острым звуком.

Но постепенно все встало на свои места, а, например, квартетный номер «Бенедиктус» вызвал практически восторг – качеством ансамблевого исполнения и красотой слияния голосов. Медовое меццо Телятниковой завораживало, экспрессивное звучание Росицкого – убеждало, аккуратность и надмирное парение Павловой добавляли необходимую ангельскую краску, а эталонная для австро-немецкого репертуара эстетика звука у Байкова, чей голос приобрел за годы работы на Западе безупречный стилистический лоск, развеивала все сомнения – да, это настоящий Моцарт.

И в итоге плюсы перевешивают минусы: почему бы и не такой Реквием? Как минимум – эксперимент, как максимум – свежее прочтение, отличное от всего, слышанного ранее, – а этот опус в московских зала звучит очень часто, практически, как дежурное блюдо. Умиротворенная и воодушевленная, мужественно задрапированная масками публика с надеждой покидала КЗЧ – что вернется сюда очень скоро, чтобы еще не раз прикоснуться к великой музыке в живом исполнении.

Александр Матусевич