24 декабря в Московском международном доме музыки завершится восьмой Московский музыкальный фестиваль “Владимир Спиваков приглашает…”. Итог форуму подведет большой концерт. Маэстро Владимир Спиваков рассказал в интервью ТАСС, почему сейчас на гастроли в Россию приходится приглашать артистов лично, а не через менеджеров, кто на самом деле виноват в том, что на последнем конкурсе Чайковского у скрипачей снова не было первой премии, почему на телеканале “Культура” не будет звездного Нового года и зачем музыканты на самом деле записывают диски.

– Как решились на фестиваль в такое непростое экономическое время? 

– Наш фестиваль — это уже традиция. А традиции в России все-таки любят. Когда возникли экономические сложности, то первое, что я сделал — хотя я никакого отношения к финансам в Доме музыки не имею — это поговорил с генеральным директором. Мы решили ни в коем случае не поднимать цены на билеты, в отличие от многих других залов, которые подняли цены и в итоге остались ни с чем, потому что публика перестала ходить. У нас же зал наполняется. И, конечно, ко мне есть очень большое доверие со стороны публики. Если вы посмотрите на программу Дома музыки на ближайшие несколько месяцев, то увидите, что у нас будут выступать очень интересные, прекрасные артисты. Хотя теперь, конечно, со многими приходится договариваться лично и объяснять, что у нас не Америка, не Япония и не Китай, с финансами в стране сейчас тяжело. Многие приезжают просто по-дружески. Например, на мой день рождения великие артисты приехали практически бесплатно: Джесси Норман, Хуан Диего Флорес, я уже не говорю о Хибле Герзмаве, Денисе Мацуеве и других.

Конкурсы и жюри

– На фестиваль вы пригласили лауреатов последнего конкурса Чайковского. Вы следили за ходом состязания? Почему, на ваш взгляд, у скрипачей в который раз не было первой премии? 

– Думаю, причина в выборе жюри. Даже если посмотреть выпуски на телеканале “Культура”, посвященные конкурсу, которые прекрасно вел Юлиан Макаров, то там было видно, с какими амбициями некоторые члены жюри обсуждали конкурсантов, отвечали на вопросы ведущего, перебивали его, стараясь высказать собственное мнение. В этот момент они смотрели на себя, а не на то, что есть в глубине души молодых музыкантов. Думаю, на результатах сказалась излишняя самооценка жюри, которым казалось, что они могут играть если не так же, то лучше. А на самом деле это не так. Когда на конкурсе нет первой премии — это всегда снижает уровень конкурса, она обязательно должна быть. И она там была, с моей точки зрения.

К сожалению, есть еще одна вещь на конкурсе, не очень радостная. Талантливый человек может как-то переволноваться и не выступить на 100 процентов своих возможностей. У меня была такая ошибка, когда на конкурсе Сарасате играл очень талантливый скрипач, Сергей Хачатрян, и он получил вторую премию. Хотя по таланту должен был получить первую. Но я постеснялся оказать давление на жюри, был излишне мягок. В этот момент было к чему придраться, в этот день, в этот час. Талант — единственная новость, которая всегда нова, как сказал Пастернак. И на конкурсе Чайковского по таланту первую премию должна была получить Клара-Джуми Кан.

– В этот раз вы отказались войти в состав жюри. Может, в следующий раз? 

– Нет. Я полностью разочарован в членах жюри, потому что у нас очень большая клановость. И в жизни, когда вижу это деление: это наш человек, это — не наш, мне это не нравится. К тому же, когда говорят, что на этом конкурсе было новое судейство, — это неправда, это все уже было. А то, чего я хотел, так и не получилось: чтобы после второго тура любой конкурсант мог бы подойти к членам жюри, и те объяснили бы публично тот или иной случай. Во-первых, это дает возможность проявить уважение к работе, подготовке молодого музыканта. Во-вторых, сразу видно, с кем приходится работать. Очень часто я слышал такие высказывания членов жюри, как будто их вообще не было на конкурсе.

Иногда я соглашаюсь принять участие в конкурсе, например, приехать в качестве президента жюри на 4 дня в Монте-Карло. Что интересно, там в жюри привлекают неожиданных людей. Например, последний раз на финал приехал замечательный писатель Эрик-Эмманюэль Шмитт. И, надо сказать, у писателей удивительная прозорливость. А музыка в первую очередь воздействует на человеческие эмоции. Ноты, эти черные точки — это зафиксированные человеческие эмоции и мысли. С писателем у нас очень быстро сошлись мнения, и мы подружились. А потом он написал книгу “Концерт “Памяти ангела”, где имелся в виду концерт Альбана Берга, запись которого я ему присылал.

Талант и публика

– Вы сказали о таланте. Но есть ли рецепт, позволяющий понять, талантлив человек или нет? Музыка ведь искусство субъективное. 

– Знаете, как-то я пришел в класс Давида Федоровича Ойстраха, пока он занимался со студентом. Тот сыграл первую фразу скрипичного концерта Чайковского. Давид Федорович попросил его сыграть эту фразу еще раз. Он сыграл еще раз. Тогда Ойстрах попросил в третий раз. Он сыграл. После чего Ойстрах сказал: “Ты знаешь, этот концерт нужно заменить. По тому, как ты сыграл первую фразу, я понял, что тебе с этим концертом не справиться”. Как врач видит, когда к нему входит больной человек, так и здесь, талант виден с одной фразы.

– А публика? С одной стороны, говорят, что публика чувствует талант, а с другой стороны, есть выражение “публика — дура”?

– Очень не люблю это выражение. Его говорят неудовлетворенные артисты, не удовлетворенные в первую очередь собой. Это фрейдовский комплекс. Но учить публику нужно обязательно. У меня есть пример: на фестивале в Кольмаре 28 лет назад просили играть очень простую музыку. Может быть, Баха, до Моцарта, но не позже. Постепенно же мы дошли до Губайдуллиной, Денисова, Шнитке. Даже был фестиваль, посвященный целиком Пендерецкому. Публика привыкает постепенно, начинает понимать и чувствовать.

Скрипичный перфекционизм

– Давайте вернемся к вашему фестивалю. Вы снова выступаете и в роли дирижера, и как солист — долгое время вы не баловали москвичей скрипичными концертами. Почему?

– Тогда у меня было очень много дирижерских программ, и это требовало очень больших временных затрат. А раздвинуть временные рамки невозможно, мы все в плену у времени, постоянно. К тому же я — перфекционист, и отношусь к себе очень строго: ничего себе не прощаю, помню ошибки 20-летней давности — где, в каком городе, в каком сочинении это произошло, на что надо обратить внимание. Но, пользуясь заветом Ойстраха, который сказал, что нужно хотя бы 20 минут, но играть каждый день, я это делаю. А в совокупности со школой Янкелевича и Ойстраха, которую я получил в Московской консерватории, все это дало свои результаты — я до сих пор могу играть.

– Но ведь жить, ничего себе не прощая, очень тяжело? 

– Конечно. Это крест.

– К слову, о музыкальном образовании. Система российских специальных музыкальных школ по-прежнему под угрозой?

– Я говорил об этом с президентом Владимиром Путиным, и он прекрасно понимает, что профессиональное образование невозможно начинать с 15 лет. Но сладить с государственной бюрократической машиной очень тяжело. Кстати, американский скрипач Иегуди Менухин, когда посетил ЦМШ, был так потрясен, что открыл такую же школу в Англии. А госпожа Ширак, с которой я дружу, сказала, что единственное, что не успел сделать президент Жак Ширак, — это создать несколько таких школ. Там музыкой можно заниматься только после общеобразовательных предметов, и это беда. Поэтому только единицы вырастают в настоящих музыкантов — “несмотря на…”. В России была колоссальная школа и очень много музыкантов. Сейчас гиганты ушли, к сожалению, а молодежь не рассматривает преподавание как служение. Когда же мы встречаем таких служителей, а это очень редко, то из них получаются Григорий Соколов или Евгений Кисин.

Охрана в музеях, театрах и концертных залах

– Вы входите в совет министерства культуры РФ. Вы во всем поддерживаете культурную политику Владимира Мединского? 

– Не совсем. Я абсолютно не согласен с его идеей насчет перезахоронения праха Сергея Рахманинова. Мне эта идея кажется грешной. И на этот счет очень хорошо сказала Марина Ивановна Цветаева в “На смерть Рильке”: “Все наши умершие <…> для каждого из нас лежат на одном кладбище — в нас”.

А вот позиция, что произведения искусства сейчас нужно охранять, мне нравится. К сожалению, сейчас такое время. Что кому-то, например, может не понравиться гениальное творение Александра Иванова “Явление Христа народу”, или какое-то лицо на этом полотне кого-то заденет, и тот подойдет, порежет его или еще что-нибудь. Я считаю, что охранным предприятиям нужно дать больше полномочий и в музеях, и в театрах, и концертных залах. Сделать очень серьезную охрану. Так всем будет спокойнее.

Новый, 2016 год

– Уже чуть больше месяца остается до нового года. Два года подряд вы устраивали “классический” Новый год на канале “Культура”. Что будет в этот раз? 

– В этом году, как мне сказало руководство канала “Культура”, денег на Новый год нет. Так что Новый год, конечно, будет, только уже без нас. Но по традиции будет новогодний концерт в Доме музыки. 31-го числа мы ждем всех с Хиблой Герзмавой и с Национальным филармоническим оркестром России.

– Говорят, в планах на следующий год у вас запись диска? 

– Да. Недавно мы записали диск Грига с Денисом Мацуевым, записали 1-й, 2-й и 3-й концерты Рахманинова и “Вариации на тему Паганини” с Александром Романовским. Будем писать Шестую симфонию Чайковского и в январе — новый диск “Святая Русь”, куда войдут великие сочинения духовной музыки. Это “Иоанн Дамаскин” Танеева, “Симфония псалмов” Стравинского — это была единственная партитура, которую Дмитрий Шостакович взял с собой в эвакуацию. Плюс “Колокола” Рахманинова. Это три сочинения, которые говорят о России больше, чем что-либо другое.

– А как вы относитесь к мнению, что материальные носители уже устарели, люди скачивают музыку в интернете, а диски никому не нужны? 

– Я совершенно не против того, чтобы скачивали музыку. Это лучше, чем скачивать что-либо другое. Но на самом деле материальные носители не пропадают. Как раз наоборот, это что-то, что останется после тебя. А это важно — что-то оставить после себя, и сейчас я для этого созрел.

Беседовала Виктория Иванова.